Ветер не шумит ни с собаками, ни с цветком. Зуб верхний чернея крошится, своими телесными муками я расписываю ручку об листок. Заваренные травы шипят и смягчают. Внезапно Думаю о раковинах моллюсков. Каштаны распустились, зазеленело все вокруг, и маленькие птички на проводах заняли свои скромные места. Целовался, как поломанная ветка, и редко грызу ногти в твоем направлении. Природа пугает меня. В полусне возле лопатки я чувствовал светлый балкон своего прошлого, упал горшок, опрокинулся с подоконника, свежая земля лежит в тарелке. Я в спешке стал все собирать, но позже решил сымитировать будто бы я ничего не видел, раскидал обратно землю на кровать, положил горшок на стол, закрыл за собой дверь, ухмыляясь в щелочку. — Сколько они потратили денег на патроны? — Не знаю. — Подожди, но ты ведь не можешь разогнать эти тучи. — Могу. — Сколько тебе потребуется денег? — Какая тебе разница? — Это не мое дело. Вообще достаточно стыдно описывать свою работу, но я по пальцам попробую. Хорошо, что барочные платья рассыпались в зеленых лабиринтах. Мне интересно думать о том, как на листе оставить текст, что это за слово? Я однообразно желтею, переставляя ноги шрифтом, и в основном я использую кириллицу и русский поганый шрифт, тот, что вырабатывали во мне школьной линейкой, я избегал циркуля хоть и ни разу не брал его в руки, он был для меня загадкой. Я редко могу разобрать то, что пишу от руки. Если я не отпускаю себя, мне приходится вспоминать, как меня били по телу и рукам, до чего нас довели домашние задания? Появляется печатный и прописью, эти травмы и скука, опасение новых знаний. Как солнечный свет вспыхивает и затухает, я слежу чтобы не зашли кондукторы, мужчины в черных масках на лице, белые латексные перчатки, собирают в сухожилиях пыль. То есть в моей работе написано не тем привычным для меня русским шрифтом, тут популярный доступный язык, таинственный как рукопожатие Сталина в воскресенье, господь ведет нас к слову «Love». Я пригласил незнакомого мужчину, чтобы показать ему свою новую картину, он сказал, что его раздражает такое, ведь его дочка уже рисовала подобное, и он это все видел и прошел. Еще он ненавидит Энди Оурхола. Он умолял показать ему Шишкина, чтобы говорить на языке пней и медведей. От этой теплоты автобуса мне хочется спать. Тройной автопортрет, тройной подбородок, тройная печаль. На самом деле, в прямых значениях, то есть, когда я свожу к чему-то банальному, мне кажется, это и есть жизнь, и мне не хочется к вам прикасаться.